class="p1">– Всё, что жизненно важно в вере Владыки, жило здесь, в Марди, и в укромных лощинах осуществлялось задолго до прибытия Владыки. Но никогда прежде среди нас достоинство не было поднято так высоко, что все могли бы его увидеть; никогда прежде с небес не спускались лучи для того, чтобы прославить его, но разве Правда, Правосудие и Любовь открыты одним только Алмой? Неужели никто никогда не слышал об этом, пока он не пришёл? О! Алма не открывает нам наши собственные сердца. Были бы его предписания странными, мы отшатнулись бы – не ответили бы ни одним чувством; тогда же, как только мы прислушались, наши души уже инстинктивно были обвиты ими, словно усиками виноградной лозы.
– Но, – сказал Баббаланья, – так как Алма, как говорится, был полон решимости всего лишь прибыть в Марди, то не покажется ли всем сомнительным, что все эти его предписания принесут пользу для ведомой здесь повседневной жизни?
– Если бы! Если бы Алма мог ещё раз снизойти! Брат! Была бы земля нашей постоянной подушкой, был бы и ответ на веру Владыки в счастливый конец, воистину более счастливо создаваемый нами здесь. Это – первый и главный результат; из-за святости здесь мы должны быть святыми и в другом месте. Это Марди, который любил Алма, издаёт свои законы, но не Рай.
– Скоро я полностью проверю всё это, – пробормотал Мохи.
– Старик, – сказал Медиа, – вы оба, с твоими годами и годами Мохи, ближе всех к тому, чтобы жить в неизвестном будущем. Но поговори со мной на другие темы. Расскажи мне об этом острове и его людях. Из всего, что я услышал и теперь созерцаю, я заключил, что здесь нет никакого короля, что вы остаётесь самими собой и что эта мистическая Любовь, как было сказано, и есть ваш правитель. Это так? Тогда вы полны провидения, как поговаривают в Марди. И хотя какое-то время вы сможете процветать, долго так продолжаться не может, и некий жестокий урок убедит вас, что ваша вера в достоинство мардиан абсолютно тщетна.
– Это правда. У нас нет короля, поскольку предписания Алмы упрекают власть в высокомерии. Он – трибуна человечества, и не станет его истинная вера всеохватной в Марди, пока все наши народы не лишатся королей. Но не подумайте, что мы не верим в совершенство человека. Нет, абсолютно против всего хорошего он не восстаёт. В его сердце есть зародыш. Мы рассчитываем на его восприимчивость. К нему мы и обращаемся, иначе всё было бы безнадёжно!
– У вас общественное правление?
– Оно несовершенно и долго ещё должно будет оставаться таким. Но мы не делаем многих несчастными, поддерживая немногих счастливых. Но, отвергая здравомыслие, стремление породить равенство порождает анархию. Не во всех вещах существует равенство. У каждого есть что-то своё собственное. У некоторых пальмовые рощи обширнее, чем у других; они больше платят, живут в более изысканном жилье, чаще меняют свою ароматную солому. Такие различия должны быть. Но ни один не голодает напрямую, в то время как другие пируют. Обеспеченный помогает нуждающемуся. И не согласно своему статусу, а от желания, рождённого в нас уже дремлющим и пробуждённого к жизни Алмой. Этим желаниям мы не следуем во всём, что мы делаем, нас тянут не к добродетели, а к бегству от неё. Мы не создаём совместной жизни. Из порока и достоинства, вслепую смешанных, формируется союз, где порок слишком часто доводит до разложения. Порочных мы селим обособленно, пока они не исправятся. И исправление начинается сразу же, как только их пригласят. Грех других не падает на наши головы: не мы привели их к преступлению. Наши законы порождены не местью, а только Любовью и Алмой.
– Всё это прекрасная поэзия, – сказал Баббаланья, – но не такая уж и новая. Часто то же самое поётся в ласковой Марамме!
– Это звучит здорово, старик! – сказал Медиа. – Но люди есть люди. Некоторые должны голодать, некоторых нужно бичевать. Ваши доктрины невыполнимы.
– И разве эти вещи не предписаны Алмой? И стал бы Алма внушать невозможное? Какова ценность его предписаний, если они не могут быть применены? Но я умоляю вас, не говорите больше о Марамме. Увы! Приди Алма снова в Марди, как вы думаете, разве оказался бы он среди тех ценностей, за которые он положил свою голову?
– Нет, нет, – сказал Баббаланья, – он пришёл бы как самозванец и в тот же день стал бы злоумышленником. Он стал бы повсюду сотрясать наше общественное устройство.
– Не здесь, не здесь! Мы бы скорее приветствовали Алму голодным и жаждущим, чем того, что прилетел бы сюда на крыльях серафимов со сверкающим знаком зодиака в своей диадеме! Со всех его сторон мы обожаем его, не нуждаясь в великолепии и силе зажжённой веры. Хотя он и произошёл от Оро, хотя он и творил чудеса, проходя через свою жизнь, – не за одно лишь это мы так любим его. Мы любим его из-за инстинкта в нас – любящего, сыновнего, почтительного чувства. И если бы это не шевелилось в наших душах, то это был бы наш смертельный конец; и Алма был бы неспособен оказать нам поддержку. Мы любим его потому, что мы есть.
– Этот человек божественный? – пробормотал Баббаланья. – Но ты говорил больше всего об искреннем обожании Алмы: я не вижу храмов в ваших рощах.
– Потому что этот остров – один единый храм во славу его, где каждый лист посвящён ему. Мы не устанавливаем Алму тут и там и не говорим: «Эти рощи для него, и эти широкие поля для нас». Это всё – его собственность, и мы сами тоже; каждый час нашей жизни и всё, что мы имеем.
– Тогда вы всегда поститесь и молитесь, и стоите, и поёте так же, как носители кадил в Марамме долгие часы молят своих богов.
– Алма запрещает! Мы никогда не постимся, наши стремления – наши молитвы, наша жизнь – вера. И когда мы смеёмся с человеческой радостью над мирскими вещами – тогда мы возносим большую похвалу Оро и заслуживаем любовь милого Алмы! Наша любовь к Алме делает нас удовлетворёнными, но не печальными. Вы говорите о храмах; смотрите, это не здания, – это насаждение милосердия среди нас. Из-за сокровищ, которые есть на окружающих островах, расточаемых на тысячи храмов, мы каждый день уменьшаем число учеников страдавшего Владыки. В Марди Алма проповедовал в открытых полях, – разве у его прихожан должны быть дворцы?
– Никаких храмов – значит, никаких священников, – сказал Баббаланья, – тогда куда можно будет войти немногим священникам, если нет царственных врат?
– У нас нет священников, кроме одного, и это – сам Алма. У нас есть его заветы: мы не ищем иных комментариев, кроме как от наших сердец.
– Но сколько же времени без священников и храмов будет процветать эта ваша вера? – сказал Медиа.
– Разве многие поколения не жили без этой веры, несмотря на священников и храмы? И разве она не должна пережить их? То, чему мы верим, мы считаем божественным; и вещи божественные всегда выносят испытание временем.
– Но как расширить ваши границы? Как обратить порочных людей без убеждений неких особых провидцев? Должна ли ваша религия идти рука об руку со всеми светскими традициями?
– Мы стоим не на том, что слова одного человека должны быть евангелием для остальных, а на том, что слова того же Алмы должны быть евангелием для нас всех. И не предписаниями, которыми кое-кто пытается агитировать, но всем – практикой, твёрдой позицией – убеждать, что жизнь, которую мы ведём, является жизнью для всех. Мы все апостолы. Куда бы мы ни пошли, мы несём нашу веру в наших руках и сердцах. Это – наша главная радость. Это не тот широкий путь, на который мы отводим шесть дней из семи и затем принимаемся за него. В ней мы все ликуем и радуемся; это то, что делает нас счастливыми здесь, это то, без чего мы нигде не можем быть счастливы; как нечто предназначенное для этого настоящего времени и далее. Это – наша форма существования, и не случайность. И когда мы умираем, эта вера должна стать нашей подушкой,
